Глеб Ивакин: Грабители нанесли памятникам больший ущерб, чем Вторая мировая война

Во второй половине января тема культурного наследия Киевской Руси неожиданно оказалась в центре медийного скандала. Мы решили использовать обстоятельства, чтобы привлечь внимание к острым проблемам охраны и исследования памятников. В первую очередь – памятников археологии, поскольку здесь ситуация ухудшается с каждым годом.

Сначала в СМИ развернулась полемика вокруг появления на московском аукционе 7 предметов времён этого периода, среди которых особый интерес представляют две монеты - сребреники Владимира.

И так совпало, что 21 января президент Виктор Янукович подписал Указ № 34/2013 «Вопросы организации и проведения мероприятий относительно празднования в Украине 1025-летия крещения Киевской Руси». В частности, указом предписано «предусмотреть дополнительные меры по сохранению объектов культурного наследия, связанных с христианством», что в контексте ситуации вокруг Десятинной церкви может интерпретироваться по-разному.

На наш взгляд, очень важно правильно расставить акценты, чтобы полученный резонанс не был растрачен впустую. Ведь сейчас основной идеей в контексте московского аукциона стал плохо закамуфлированный, но полностью бездоказательный выпад против государственных музеев. Практически их обвиняют в возможных кражах либо подмене экспонатов и требуют провести проверку наличия и подлинности княжеских монет. О частных коллекционерах и нелегальных поисковиках - ни слова.

Мы убеждены, что намного важнее - указать причину взрывного роста предложений археологических памятников из Украины на самых разных площадках – от форумов в Интернете до респектабельных европейских аукционов.

А причина одна – рост числа грабительских раскопок и повальное увлечение нелегальным поиском древностей с использованием металлодетекторов.

«Музейний простір» обратися за комментариями к заместителю директора Института археологии НАНУ, члену-корреспонденту НАНУ Глебу Юрьевичу Ивакину, который является одним из ведущих специалистов по археологии Киевской Руси.

Для начала мы попросили Глеба Юрьевича удовлетворить любопытство тех, кого беспокоит сохранность вещей в музеях.

Оказалось, что в фондах Института археологии находится не одна, как пишут некоторые СМИ, а две монеты.

Первая – из раскопок Ивана Мовчана, найдена в 1987 г. в районе Китаево. Она очень плохой сохранности, причём настолько, что представители пробирной палаты даже не хотели её брать на учёт как изделие из драгоценного металла.

Вторая была найдена экспедицией Михаила Сагайдака в 2005 г. в Киеве, в районе Верхнего Вала. Эта монета в хорошей сохранности, её регулярно показывают на выставках.

Демонстрируя вторую монету, Ивакин отметил, что сейчас археологи стараются не называть точные координаты памятников и даже на научных конференциях избегают описаний мест, которые могли бы подстегнуть интерес грабителей.

- Глеб Юрьевич, о проблеме грабежа памятников говорят много. Насколько это масштабное явление? Можно как-то оценить ущерб?

- Ущерб огромен. Только один пример. Сейчас мы анализируем отчеты экспедиций по итогам прошедшего сезона. 70% экспедиций из тех 140, которые уже подали материалы, зафиксировали факты вторжения в памятники там, где они проводили исследования. В Крыму этот показатель ещё выше. В ряде случаев приходилось менять конфигурацию раскопа и исследовать участки, где были следы незаконных вторжений, чтобы сохранить хотя бы часть информации.

И это только случаи на памятниках, где работали экспедиции. Точные данные привести невозможно, мы можем судить по косвенным признакам, по отдельным фактам и экстраполировать их. Они указывают, что объем грабительских раскопок намного превосходит объемы того, что удаётся в нынешних условиях делать официальным экспедициям.

Как мы говорим - Вторая мировая война не нанесла такой урон памятникам, как сейчас наносят грабители.

- Как влияет использование металлодетекторов на этот процесс?

- Основанная масса нелегальных вещей идёт через металлопоиск. Потому что, действительно, с детектором обнаруживаешь гораздо больше. Мы тоже в своих исследованиях используем металлодетекторы. Например, мелкую монету заметить сложно. Даже гривну весом 160 г. Серебро становится лиловым, земля чёрная, особенно непросто, если плохая погода, плохое освещение или после дождя вся земля слипшаяся. Мы работаем достаточно аккуратно и то иногда можем пропустить, поэтому проверяем с помощью детекторов.

Те, кто проходит с металлодетекторами, если говорить о киеворусских материалах, то, прежде всего, вынимают крестики, монеты, украшения, предметы вооружения и другие индивидуальные находки, которые достаточно редки в общей массе находок. Это соответствует роли металлов в древних обществах. Причем самое главное, что весь остальной археологический материал таким образом лишается контекста. Потому что монета в первую очередь – это достаточно чётко датирующий материал. Весь остальной комплекс вещей, которые там могут быть – керамика, изделия из дерева, из кости – всё это лишается основного репера, к которому можно было бы привязаться.

Если учесть, что этим занимаются многие сотни лиц, а экспедиций наших сейчас мало, то ущерб огромен. Но, несмотря на то, что все эти поиски незаконны, телевидение их пропагандирует, проводятся слёты этих деятелей, создаётся такой романтический ореол, хотя последствия – страшные.

- Инструмент полезный, но всё зависит от мотивации владельца.

- Совершенно верно. Причем складывается парадоксальная ситуация с нашей бюрократией. По сути, за металлодетектор скорее проверят официальную нашу экспедицию, чем грабителей. Во-первых, о них не знают. А если выезжает проверка – местные органы или милиция знают, что там-то зарегистрирована и работает экспедиция, вот её-то в первую очередь и проверяют.

Возникают разные ситуации. Далеко не у всех археологов есть металлоискатели. Если с соседнего участка приехали на несколько дней просмотреть с детектором, а он не записан в открытом листе у археолога, то начинаются проблемы. А ведь не всегда и запишешь. Например, при получении в марте открытого листа у меня нет металлоискателя, а в июне во время экспедиции мне удалось с кем-то договориться и взять на несколько дней. Так вот это повод для претензий.

То есть всё поставлено с ног на голову. К тем, кого можно проверить, цепляются по всем мелочам. Но в это же время на вызовы и сообщения о противоправных действиях, реагируют не так активно.

А этих случаев масса. В Китаево, если говорить о древнерусских памятниках, приезжаем, постоянно видим новые шурфы. Причём видно, что они сделаны подготовленным человеком.

- Можно ли как-то описать тенденции в среде грабителей? Какие изменения вы замечаете по отголоскам их деятельности?

- Сейчас скорее можно говорить о качественных изменения. Они структурируются. Есть те, кто работает в поле, есть перекупщики, есть заказчики. Вот такие цепочки выстраиваются.

Что интересно, на эти процессы повлиял кризис. Заказчики грабежей испытывали финансовые проблемы и были вынуждены продавать вещи. В это время на рынке появилось множество археологического материала. Это затрудняло сбыт для тех, кто занимается незаконными раскопками. В частности, для организованных групп. Но одиночки никуда не делись.

Наверное, следовало бы разделять людей, которые занимаются поиском. Есть те, то зарабатывает этим. А есть любители, которые ищут на уровне хобби, это такие романтики-кладоискатели, которые неверно понимают значение происходящего.

Вот последних можно было бы привлечь на свою сторону, чтобы они как-то ассоциировано работали. Но проблема в том, что сейчас количество действующих экспедиций резко сокращается, финансирования нет. Эта молодёжь, которая проявляет интерес, их бы можно было привлечь, чтобы они прочувствовали, поучились, может кто-то бы дальше рос как профессионал. Но возможностей для этого нет, поэтому они идут не той дорогой.

Сначала просто ищут, потом целенаправленно, потом для продажи. Рано или поздно кто-то показывает, как на этом можно заработать и люди втягиваются.

Вокруг всего этого растёт индустрия подделок. И многие частные коллекции в Украине  как раз наполнены такими вещами. Продавцы поступают осторожно, они продают, скажем, комплекс вещей, куда добавляют часть материала из других мест и подделки.

Причём уровень подделок иногда достаточно высок. Часто используют для изготовления новых вещей старое серебро.

Марина Петровна Сотникова, которая занимается древнерусскими монетами в отделе нумизматики Эрмитажа, это крупнейший специалист, она рассказывает, что делают очень похожие изделия. Есть и трещинки, и зазубринки. Иногда надо два-три месяца смотреть на вещь, чтобы понять, что с ней не так. Какие-то незначительные детали, которые только хороший эксперт может отличить.

Что интересно, по словам Сотниковой, в Эрмитаж два источника монет-новоделов – это Полтавская область и Тамань. Есть и в Крыму мастера. Причём бывали случаи, когда мастер, знающий материал, делал вещи как подарок друзьям или на сувениры, а потом узнавал, что их пытались перепродать как настоящие.

Ещё одна разновидность подделок – это вещи 19 века. Когда началась мода на коллекционирование древностей, тогда их начали массово делать. Одесса была известным на весь мир центром-поставщиком новых «древностей». Известная шутка про Малую Арнаутскую родилась не на пустом месте. Некоторые собирают и изучают такие подделки, поскольку это своего рода раритет.

- А сколько экспедиций, которые занимаются изучением памятников Киевской Руси, работает в Украине?

- В среднем 15-18 в разные годы. Это украинские экспедиции, есть примеры, когда в них принимают участие коллеги, скажем, из Норвегии, Швеции, России. Открытый лист выдаётся на украинского археолога. Если даже есть партнеры, например, из России или других стран, и у экспедиции два соруководителя, то все находки всё равно остаются в Украине и сдаются в государственные фонды, а наши коллеги сдают нам научный отчет.

- А какова ситуация в России? Можно сопоставить объемы исследований?

- У них – гораздо больше. И страна больше, и ресурсов вкладывается намного больше. Но проблемы - те же самые. Много грабителей. Плюс по российскому законодательству они разрешили раскопки частным фирмам, а сейчас пришли к выводу, что нужно отыграть ситуацию назад. Потому что далеко не все частные фирмы работают в рамках дозволенного, объемы они осваивают, но много халтуры, настоящие исследования не всегда проводятся. Это отчасти ещё и проблема кадров. Нужен постоянный контроль. В других странах, где есть такие нормы, это контролируется.

В России власти сейчас пытаются усилить борьбу с грабителями. В частности, у Института археологии РАН (Москва) власти запросили предложения к законодательству в области сохранения культурного наследия. Готовятся и прорабатываются серьезные предложения. Мы постоянно обмениваемся своим (пока больше печальным) опытом, достижениями, различными мнениями о путях улучшения ситуации.

- Мы отметили - за последнее время в российских СМИ достаточно много было заявлений от чиновников разного уровня, как раз по поводу усиления борьбы с незаконными раскопками.

- Ситуация «в поле» может быть иная, но тенденция есть. Потому что у них, как и у нас. Вот пример из отчёта одной из экспедиций. В Винницкой области был нетронутый памятник, о нём практически не упоминалось. Осенью 2011 г. на одной из научных конференций о нём рассказали вскользь. Летом 2012 г. экспедиция приехала и нашла следы грабительских раскопок. Т.е., кто-то пришел, послушал и поехал копать.

В России проблема та же. Поэтому, как я уже говорил, мы стараемся не называть координат даже на научных конференциях. И здесь возникает нюанс. С одной стороны, в документации мы обязаны указывать точные координаты памятников. С другой, например, человек обращается к нам с просьбой поработать в научном архиве. И хочет сфотографировать материалы. Как они дальше разойдутся, предсказать сложно. Поэтому к таким вещам мы очень осторожно подходим.

Кстати сказать, своды и справочники по археологическим памятникам в областях давно все раскуплены и стали библиографической редкостью. Вся литература, где есть указания на памятники, она раскупается такими «любителями древностей».

- А если говорить о количестве археологов – сколько их?

- Если по сути – то очень мало. Всего экспедиций и небольших отрядов в год работает около 350, включая разведывательные или научную экспертизу. Нередко две-три ведут одни и те же исследователи, например, если рядом памятники расположены, в одном или соседних регионах, сёлах. Из них около 20% проводят сотрудники Института археологии. Так что когда нас называют монополистами – это неправда. Мы пытаемся остальных контролировать, хотя бы в научном плане.

- Получается, исследования Киевской Руси – это около пяти процентов в общем объёме?

- Да, где-то так.

Научных сотрудников в Институте – 140 человек. По всей Украине, если считать со всеми вузами, музеями, активными лаборантами и краеведами, не наберется и до 500 человек. В Польше – в четыре раза больше. Более того – поляки жалуются на нехватку специалистов, активно готовят кадры и приглашают наших археологов. И наши едут, потому что там платят хорошие деньги.

- На этом фоне интересны цифры, которые приводят те, кто занимается металлопоиском. По их данным, число металлоискателей в стране – от 90 тыс. Даже если далеко не все ходят, то порядок цифр совсем другой.

- Для сравнения – на балансе Института археологии официально 4, по-моему, металлоискателя. Нам приходится договариваться с другими структурами, потому что нам не выделяют средств на покупку оборудования. То есть масштаб абсолютно не сравнить.

У нас нехватка кадров очень острая. Есть лишь несколько вузов, где работают отдельные кафедры археологии. Там небольшой набор, по 10-15 человек, в лучшем случае. Плюс в профессии остаются единицы, потому что нужно в хорошем смысле «болеть» этим делом, так как материальные условия у нас стимулом не являются. В советское время из 10 студентов только 2-3 становились археологами. Сейчас соотношение точно не выше.

Поскольку у вузов нет денег, сокращается археологическая практика. Причём экспедиции на самообеспечении: студенты берут еду, сбрасываются на транспорт, иногда и начальник содержит небольшую экспедицию на свои личные деньги (точнее - просто кормит). Таким образом, тенденция очень неприятная. Необходимо наоборот – готовить специалистов, передавать опыт, многие вещи упорядочивать.

- А есть какая-то ощутимая поддержка от частных структур, меценатов?

- Есть люди, которые помогают и мы им очень благодарны. Но это единичные случаи. Мы обращаемся к ним, как к друзьям. Какой-то системной поддержки, специальных программ нет. Причем, не всегда нужны большие деньги. Часто важнее, чтоб расходы можно было спланировать на несколько лет. Тогда можно какой-то серьезный проект реализовать.

В Европе, России такие программы частные есть, есть фонды, которые финансируют поездки, публикации. Это делает археологов более мобильными.

Конечно, ученые очень заинтересованы, чтобы такая поддержка появилась. Есть практика, когда, например, меценат поддерживает исследования, а его именем называют зал в музее, где выставляются находки. Это можно было бы и у нас применять.

Беседовал Алексей Копытько