Сергей Гиляров: Штрихи к портрету

Ханенківські читання. Матеріали науково-практичної конфекренції. - Вип. 4. - Київ: Кий, 2002. - С. 24-32. 

Когда Музей пригласил меня принять участие в конференции, посвященной жизни и творческому пути профессора Сергея Гилярова, я поспешила отказаться, мотивируя тем, что в своей публикации в «Пам'ятках України» 1998/1 об этом ученом тему исчерпала. Но затем, внимательно пересмотрев рабочие записи, обнаружила, что то, что осталось невостребованным для статьи – по-своему ценно. И решила озвучить эту, так сказать, мемуарную, камерную часть материала. Речь идет об интервью с теми, кто помнил Сергея Алексеевича. Перечитывая их, я убеждалась, что, порой, воспоминания являются не менее важным источником информации, чем документы.

Но начну разговор с того, что позволю коротко объяснить: как случилось, что я занялась исследованием биографии и творчества Гилярова.

Все началось с записей искусствоведа П.Н.Мусиенко - его послевоенных интервью со слугами Ханенко. Ими со мной поделилась его вдова (Мусиенко умер в 1980 году) - мой учитель, руководитель мастерской архитектурно-художественной керамики КиевЗНИИ-ЭП Н.И.Федорова (где я работала после окончания КГХИ). Нина Ивановна хотела заинтересовать меня темой исследования жизни меценатов Ханенко и судьбы их коллекции - тем, что не успел осуществить ее муж. В то время меня больше увлекала история декоративного искусства, и я оттягивала с этой работой. Кроме того, интуитивно ощущала, что часть из пересказываемых мне Федоровой сюжетов, были, явно, апокрифами. Но в 1992 г. сдалась и начала изучать эту тему. И не только из уважения к Нине Ивановне (а она к тому времени уже не работала, болела), а именно потому, что попала под очарование некоторых из рассказанных ею сюжетов. Результатом исследования стала публикация в «Пам'ятках України» 1996/3-4 – «Ханенки».

В процессе этой работы имя Гилярова встречалось мне лишь в контексте занимаемой им должности в Музее и его авторства двух музейных Каталогов (1927, 1931 гг.). И если бы не было трех ярких сюжетов о Гилярове, подаренных мне Федоровой, я навряд ли бы приняла предложение «Пам'яток України» – исследовать творческий путь этого ученого. (Один из сюжетов - о косвенном спасении Гиляровым Софийского храма - вошел в статью. К сожалению, все попытки выяснить имя жены премьер-министра Франции Эдуарда Эррио, особу из дома Терещенко - через МИД, посольство Франции – пока результатов не дали). Приступая к работе, я предполагала, что она ограничится архивами. Ведь никогда и ни от кого имени Гилярова не слыхала. И то, что со временем смогла отыскать пятнадцать его учеников, племянницу его жены, соседку Сергея Алексеевича по дому на Толстого -восприняла, как подарок судьбы. К сожалению, к тому времени уже умерла (1983 г.) любимая ученица Гилярова, его аспирантка и прямой продолжатель его дела, наша преподавательница курса античного искусства Сак Людмила Николаевна – «кладезь» информации об этом ученом.

Упоминание имени Гилярова в разговоре с его бывшими студентами срабатывало, как пароль, и я из незнакомки в мгновенье превращалась в долгожданного собеседника. (Одна из бывших студенток, Компаниец-Киянченко даже разговор начала с фразы: «А я все думаю, почему об этом замечательном человеке никто не говорит, не интересуется его творчеством?») Имя профессора оживляло этих уже очень пожилых людей, возвращало к воспоминаниям их ранней юности, становилось поводом для длинной цепочки теплых воспоминаний. Кого же удалось найти?

Это и ученики Гилярова по КИСИ (Асеев Ю.С., Самойлович В.П., Кривоглаз О.Б., Тищенко Н.П.), и по КГХИ (искусствоведы Билецкий ПА, Молошенко О.М., живописцы – 9 человек).

Воспоминания этих благодарных людей объединяет их общая восторженность интеллектом учителя, его манерами (даже – жестами!), отеческим отношением к молодежи – в основной своей массе выходцами из простых семей. Он для них был загадочным, будто из другого мира.

Интересно, как студенты сами объясняли благородство манер и поведения любимого профессора: «Само преподавание предмета, связанного с искусством, предполагает и манеры, и состояние души, и даже позу во время сидения». (Тищенко).

«Профессор в институте питался только шоколадом. Жил всухомятку. Ну, действительно, не мог же он вместе с нами кушать в столовой рассольник! А жена ему с собой ничего не готовила. Его жена была абсолютно не хозяйка»,– Молошенко. (Подмечали!) Шоколад в глазах крестьянской девочки не был предметом социального неравенства, а наоборот - поводом для осуждения незаботливой жены. Студенты по этому поводу даже сочувствовали профессору. Когда же Сергей Алексеевич заболел и попросил разрешения у этой своей студентки пожить летом у них в селе, попить вдоволь молока, то там он не брезгал самой простой крестьянской едой.

Кстати, о нездоровье. О конкретном недуге никто не говорит. Но все отмечают, что Гиляров был физически слабым, болезненным человеком. «Представить Гилярова на фронте абсолютно невозможно! Во-первых, что бы он там делал? Разве что листовки писал. А во-вторых, он был абсолютная развалина». (Молошенко). Этим же обстоятельством объясняли, почему он не эвакуировался во время войны.

О внешности. В описании конкретики (рост, носил ли бороду, усы) -сплошные противоречия. Но общее восприятие образа совпадает: худощав, подтянут, седовласый («Всегда был выбрит, как англичанин»,– Молошенко), глаза – светлые, голос негромкий, мягкий. Понимал юмор и сам был остроумен (искренне смеялся над коллективным студенческим сочинением - поэмой на злободневные темы в традициях античной поэзии, - смеялся от души, оценил). Освобождаясь от натисков моих расспросов, ученики Гилярова коротко резюмировали: «Короче, академик Лихачев» (были сравнения и со Станиславским).

Говоря о педагогическом методе Гилярова, почти все прибегали к сравнению с Гудаловой-Кульженко. Полина Аркадьевна была классическим педагогом. Ее лекции были академически безупречными, стройными. Она знала свой предмет досконально. Все очень подробно объясняла, желая донести до каждого студента. Все сравнивали ее со школьной учительницей.

Совершенно иными были лекции профессора Гилярова. Их даже трудно было назвать лекциями в принятом понимании слова. Он не имел никаких конспектов. Говорил стоя. В руке непременно держал указку, – она помогала ему, как дирижеру палочка. Лекции для Гилярова были поводом говорить о том, во что он был страстно влюблен. Говорил вдохновенно («художественно», – Волк), жестикулировал, изворачивался, менял голос. Сам увлекался и увлекал слушателей («как персидскую сказку рассказывал», – Волк).

Акцент в лекциях Сергей Алексеевич делал не на биографических данных художника и искусствоведческом анализе произведений. Ему важнее было воссоздать дух эпохи, ее вкусы, художественные пристрастия, поведать будущим художникам о творческих и человеческих судьбах их великих коллег – ярко, эмоционально, не по-книжному. И сам ценил, когда студент на экзамене не количеством дат и названий произведений бравирует, а может дать личностную характеристику творчеству мастера или художественному явлению. Тогда Сергей Алексеевич мгновенно из преподавателя превращался в заинтересованного слушателя, собеседника, а экзамен больше походил на светскую беседу. Компаниец-Киянченко призналась, что была влюблена в профессора, и история искусств стала для нее любимой дисциплиной. Однокурсники завидовали ей, когда Сергей Алексеевич вот в такой форме, в форме беседы принимал у нее экзамен, – даже не заглядывая в экзаменационный билет. Предлагал ей, студентке живописного факультета, перевестись на искусствоведческий. Подобное предложение принял, как мы знаем, Билецкий. Именно Гиляров заметил в юноше способности к исследовательской работе. А после защиты Платоном Александровичем курсовой работы на тему «Рембрандт и театр» профессор говорил с ним на равных, как с коллегой. Интересным в педагогической практике Гилярова было то, что он привлекал к чтению лекций для студентов корифеев советского искусствоведения – ученых из Москвы, Ленинграда. Один раз в месяц, в спортивном зале, на первом этаже, где можно было разместить максимальное количество слушателей. На просьбу Гилярова откликались: профессора – Лазарев Виктор Никитич (древнерусское, византийское, европейское искусство), Федоров-Давыдов Алексей Александрович (русское, советское искусство), Алпатов Михаил

Владимирович (русское, западноевропейское искусство), Сидоров Алексей Алексеевич (графика, искусство книги), а также Маца Иван Людвигович (эстетика, теория архитектуры).

Ставить плохую отметку для Сергея Алексеевича было трагедией. Избегал этого. Тем более – «завалить» студента на экзамене. Наоборот, видя, что студент «тонет», - бросал спасательный вопрос. Так, во время вступительного экзамена, почувствовав, что у абитуриента проблемы с историей искусств, поинтересовался: «Какая река протекает через Рим?» А когда парень и тут растерялся, не зная ответа, стал тихонько подсказывать: «Т.., Т..» Самых нерадивых отправлял с экзамена ободряюще-извиняющимся тоном: «Ступайте, подучите, почитайте. У вас все получится». (Пузырьков). Профессор Гиляров исчез тихо и незаметно. Странно, но студентов тогда это даже не насторожило. Ведь они знали, что кроме преподавания в трех вузах, он еще работал в Музее. Но что было для меня еще более удивительным, так это то, что большинство из бывших студентов спустя уже несколько десятилетий, ничего не слыхали о трагической участи учителя, недоумевали растерянно: «Да, куда-то он вдруг исчез...» Думали, что уехал из Киева, умер. Лишь немногие что-то со слухов знали, будто он был арестован за сотрудничество с фашистами во время оккупации города. Но о кончине, о трагической гибели в тюрьме не знал никто. Мне хотелось увидеть дом, двор, квартиру, где жил Гиляров. (ул. Толстого, 43, кв. 1,1 этаж. Дом - угловой, между Толстого и Саксаганско-го). В доме были перепланировка и перенумерация, поэтому квартира Гиляровых теперь разделена между квартирами №№ 3 и 4. В квартире № 3 живет ветхая старушечка (с сыном или внуком), которая, взглянув на фото Гилярова, заплакала и запричитала: «Ой, профессор, наш профессор!» Выше, в квартире № 15 проживала Борисейко Прасковья Ивановна – она была понятой во время обыска 30 декабря 1945 г, Но ее я уже не застала, она умерла пару лет назад. Больше никто здесь Гилярова помнить не мог. Теперь - в отношении того, что Гиляров послужил прообразом главного героя романа Павла Загребельного «Диво» - Гордея Отавы.

Приступая к исследованию жизни и творчества Гилярова, я знала, что передо мной - целина. Но очень скоро, уже после изучения

материалов уголовного дела, поймала себя на мысли, что откуда-то мне уже знакома история жизни этого человека. Отдавая себе отчет, что это абсолютно исключено, продолжала работать. Пока случайно, совершенно по другому поводу, не взяла в руки роман Павла Архиповича. Читала я его давно, еще в школе, детали из памяти стерлись, но фабула романа четко зафиксировалась. Быстро перечитала, восстановила в памяти сюжет, убедилась в том, что моя догадка оказалась верной, и тут же связалась с автором. И вот что услышала в ответ:

«Коли я написав цей роман, до мене постійно звертались із запитанням: хто були прототипами? Я всі свої романи намагався створювати без прототипів, йшов від своєї фантазії. Бо в радянський час прототипи подавали на автора в суд. Так у мене було з двома романами. Один був присвячений жінці-вченій, надзвичайно розумній, але некрасивій, назаміжній. Потім виявилось, що я у придуманій своїй героїні так багато «вгадав» з біографії однієї вченої, ну, просто на 100%, що всі були впевнені, що вона й була прототипом. Телефонували мені з Академії наук: яке я мав право писати героїню з такої видатної людини?! Інший роман – приблизно такий же, там жінка-прокурор, роман «Південний комфорт». Теж були закиди.

В чому свобода художника? Він бере враження із життя і ліпить вільно. Йому допомагає життєвий досвід, уява. Сивоока, автора храму Софії, я повністю з уяви написав. Ну, то доба Ярослава Мудрого, не страшно. А як наш сучасник - тут відразу у всіх паралелі виникають.

Прізвище Плярова я взагалі чую вперше. Про професора Мор-гілевського також не чув. Знаю тільки, що хтось із професорів підписав листа про знесення Михайлівського собору, а потім прийшов на лекцію і сказав студентам: «Я сьогодні вперше підписав те, з чим не згодний». Після виходу роману в мене і про Макаренка питали: що я знаю? Ні, я про нього дізнався значно пізніше, від Овчиннікова, з яким я був добре знайомий.

Всі ці моменти свідчать про типовість доль нашої інтелігенції. І створюючи літературний, цілком придуманий образ, - виявляється, ти влучаєш в «10»». Такой ответ был неожиданным.

Я получила от Павла Архиповича разрешение цитировать роман в статье. Подбирая цитаты, все больше убеждалась, что связь между моим и литературным героем - существует. Для подтверждения своего предположения я даже провела идентификацию биографий – Гилярова и Отавы. Не буду вас утомлять перечислением всех позиций, их много, и каждый, при желании, сможет в этом убедиться сам. После этого у меня появился повод еще раз побеспокоить Павла Архиповича.

Он объяснил, что хотя имя Гилярова слышит впервые, но история, похожая на историю Гилярова, ему знакома. А после того, как писатель прочел мою публикацию, добавил, что знает о деде Сергея Алексеевича, об издателе Платонове-Гилярове Никите Петровиче, в связи с его газетой «Современные известия», читал ее. Таким образом, действительно, подтверждается мысль, высказанная патриархом нашей литературы, о типичности судеб интеллигенции. В котле тех страшных обстоятельств, в котором оказался Сергей Алексеевич, он был не один. И наш долг - изучать эти материалы, озвучивать.

И последнее. Еще в период работы над статьей меня не покидало желание проследить историю рода Гиляровых до сегодня, отыскать потомков Сергея Алексеевича, познакомиться с ними, задать вопросы, рассказать о своих находках, связанных с биографией их замечательного родственника. Кроме этого, в СБУ мне сказали, что родственники могут получить документ о реабилитации, а из уголовного дела им изымут личные вещи Сергея Алексеевича – билет члена Союза художников, удостоверение профессора Художественного института, другие документы.

Я смогла выяснить, что у умершего в 1985 г. сына Сергея Алексеевича - Меркурия - есть сын Алексей. Он пошел по стопам отца, стал зоологом. Я видела его научные труды – «Динамика численности пресноводных планктонных ракообразных» и учебник «По-пуляционная экология». Но все мои письма, направленные ему по адресу Меркурия Сергеевича, возвращались с пометкой «по истечении срока хранения». В октябре 2001 г. я сделала запрос в Центральное адресное бюро ГУВД г. Москвы – с просьбой помочь выяснить адрес регистрации (прописки) Алексея Меркурьевича Гилярова. Ответ пришел днями – 16 января. Информация такая:

через год после смерти отца, т.е. в марте 1986 г. Алексей Меркурьевич сменил адрес, который мне и сообщили. Надеюсь связаться с внуком нашего сегодняшнего героя в ближайшее время. Таким образом, мы имеем информацию о пяти поколениях замечательной фамилии Гиляровых. И не теряем надежду узнать продолжение.

P.S. 11 апреля 2002 года, когда материалы конференции уже находились в издательстве, от Алексея Меркурьевича пришел ответ. В нем есть информация не только об авторе письма (сразу замечу, он был единственным ребенком в семье), но и о его детях, правнуках Сергея Гилярова. Итак, резюмирую:

– Гиляров Алексей Меркурьевич, 1943 г.р.; гидробиолог, доктор биологических наук, профессор, зав. кафедрой общей биологии факультета биологии МГУ, заместитель главного редактора «Журнала общей биологии»;

– жена Алексея Гилярова – Ольга Анатольевна (урожденная Гу-жель), 1950 г.р.; антрополог;

– дочь - Ксения, 1976 г.р. Закончила факультет лингвистики МГУ. 15 мая 2002 г. защитила диссертацию на тему «Языковая концептуализация формы физических объектов». Муж Ксении – Лев Беклемишев, математик; в настоящее время супруги проживают в Голландии, муж преподает в Утрехтском университете;

– сын – Дмитрий, 1986 г.р., школьник.

Пользуясь возможностью, хочу привести цитату из одного из последующих писем (от 8 июля 2002):

«Относительно происхождения фамилии «Гиляров» привожу Вам длинную цитату из книги моего прапрадеда (деда Сергея Алексеевича) - Никиты Петровича Гилярова-Платонова (1824–1887) «Из пережитого», Москва, Издание товарищества М.Г.Кувшинова, 1886. Наступил 1811 год, преддверие грозного 1812 года. У Петра Матвеевича с Маврой Федоровной /родители Никиты Петровича.-прим. А.Г.) трое детей, два сына и одна дочь; было больше, но те померли. Старшему сыну, Александру /Александр - брат Никиты Петровича, старше его на 21 год! - прим. А.Г.), уже восемь лет, пора в училище. На месте разрушенной Коломенской семинарии, чтобы «не угасал свет учения», устроено училище неопределенной

формации, ни то ни се, с двумя классами,– «высшими грамматическими» и «низшими грамматическими», не соответствовавшим никакой ступени обычного семинарского курса... Два попа учительствуют, третий, протоиерей, главноначальствует. «Поп Захар и поп Родивон»: поп Захар в низшем грамматическом классе, поп Родивон в высшем, оба не прошедшие полного курса семинарии, равно как и их начальник протоиерей. Ведут Александра Петровича, по фамилии пока еще Никитского, к попу Захару. «Что, Петр Матвеевич, пришел оболванивать парня?» – «Да, пора». – «Как же его записать, Никитским что ли, как ты?» Дело происходило за рюмочкой; поп Захар счел нужным принять гостя.– «Не нравится мне моя фамилия,– отвечал Петр Матвеевич,– нужно какую-нибудь другую».- «Какую же? Давай посмотрим в Лебедевой». Обратились к латинской грамматике Лебедева, очень хорошей по своему времени, к слову сказать - более толковой, нежели Амвросия, по которой я учился. Но Амвросий был митрополитом ко времени преобразования училищ, чуть ли не получил докторскую степень за свою грамматику, а учебник Лебедева отставили. Стали перелистывать: Celer – скорый, Jucundus – приятный, не то; Honor, Honestus... «А, постой: что он у тебя, веселый мальчик?» – «Да, ничего». – «Хочешь Hilaris – веселый? Гиляров, как тебе кажется?» Петр Матвеевич одобрил, и сын его, шедший из дома Никитским и просто поповичем, возвратился Александром Гиляро-вым, учеником низшего грамматического класса».

Наталья Крутенко,
искусствовед